«Собака»: краткое содержание рассказа В. С. Гроссмана
Очень кратко : Умная дворняжка попала в научную лабораторию. После долгой подготовки её отправили в космос в аппарате с большими иллюминаторами. Увидев безграничное пространство, дворняжка сошла с ума.
Названия глав — условные.
Глава 1. Очень умная дворняжка
Детство бездомной собаки было голодным и бесприютным, но счастливым. Ела она тогда мало, но казалась упитанной, словно «толстела от счастья, от радости быть живой». Затем детство кончилось, мир стар холодным и жестоким. Только иногда в жизни собаки случались светлые моменты — ночёвка в тепле, вкусная кость, короткая собачья любовь, материнство.
Маленькая дворняга была очень умна. Она досконально изучила жизнь большого города, знала, как переходить улицу с оживлённым движением, и понимала, чем отличается автомобиль от ездящей по рельсам электрички. Она легко находила тёплые трубы теплоцентрали, знала график движения вывозящих мусор машин и понимала, чем опасен человек с прочной сетью за спиной или вылезший из-под земли электрокабель.
Вероятно, объём технического опыта у этой собаки был больше, чем у бывалых, умных людей, живших за два-три века до неё.
Без этого опыта собака не выжила бы в городе. Но была у неё и жизненная мудрость, она понимала, «что в вечной перемене, в бродяжничестве основа её существования». Бродячий образ жизни делал её настороженной, недоверчивой и защищал от злых людей с сетью в руках. Однако, тяжёлая жизнь не ожесточила собаку, просто её любовь была никому не нужна.
Глава 2. Дворняжка попадает в лабораторию, её готовят к полёту в космос
Собаку поймали ночью, когда она спала, но не усыпили, а отправили в институт. Там её выкупали, избавили от блох, накормили и посадили в клетку. Через несколько дней собака начала тосковать по вольной жизни.
Наконец, собаку перевели в другое помещение, назвали Пеструшкой и начали готовить «к великому делу».
Пеструшка — собака, дворняжка, очень умная и преданная
Руководил проектом Алексей Георгиевич.
Алексей Георгиевич — учёный, космический биолог, худой, светлоглазый, с тяжёлым, неуживчивым характером
Пеструшка быстро поняла, что он тут главный, и обратила на него всю свою любовь.
Ни болезненные анализы и пункции, ни мучительные испытания в центрифуге и виброкамере не могли поколебать преданность Пеструшки, хотя она и понимала, что все мучения исходят от Алексея Георгиевича. Учёный же заметил, что Пеструшка вызывает у него не только научный интерес, но и «жалостливое, сердобольное чувство». Однако он понимал, что нелепо привязываться к существу, обречённому на смерть.
Шли дни. Постепенно приближалось испытание, к которому готовили Пеструшку. Алексей Георгиевич «был одним из основателей новой науки — космической биологии». Коллеги не любили этого вспыльчивого, тяжёлого в общении, жёсткого и злопамятного человека.
Домашним тоже приходилось нелегко — Алексей Георгиевич постоянно страдал изжогой, его раздражал малейший шум. Друзей он подозревал в равнодушии и завистливости, часто ссорился с ними, а потом долго выяснял отношения. Самому себе Алексей Георгиевич надоел не меньше, чем окружающим.
Постепенно учёный начал замечать преданность Пеструшки.
Кривоногая дворняга не участвовала в служебных интригах, не пренебрегала его здоровьем, не проявляла зависти. Она, подобно Христу, платила ему добром за зло, любовью за страдания, что он приносил ей.
Он рассказывал собаке, что ей предстоит увидеть «мировое пространство, не ограниченное земным горизонтом». Учёному казалось, что умные глаза Пеструшки расскажут ему, что она видела и чувствовала. Этот опыт будет особенным — собаку отправят на орбиту в космическом снаряде с большими иллюминаторами по периметру, и «космос вторгнется в психику живого существа». И ещё «ему казалось, что собака понимает его».
Окружающие начали замечать, что Алексей Георгиевич изменился, стал мягким, уступчивым и грустным. На этот раз его не увлекла сложная задача, с Пеструшкой всё было по-другому.
Алексей Георгиевич смотрел в добрые карие собачьи глаза, и ему казалось, что скоро он откроет нечто новое, и его открытие обогатит и возвысит «жизнь земных существ». Этим он прощал и оправдывал себя. Всё, что волновало и сердило его раньше, теперь ничего для него не значило.
Глава 3. Дворняжка видит бескрайнее космическое пространство и сходит с ума
Полёт совершился. Глядя в холодное, безграничное пространство, Пеструшка долго выла от ужаса, потом замолкла, а приборы продолжали записывать её ускоренный пульс и прыжки артериального давления. Лаборант-шутник предположил, что под воздействием космических частиц гены Пеструшки перестроятся, и её внуки будут писать симфоническую музыку и конструировать кибернетические машины.
Алексей Георгиевич лично отправился к месту приземления космического аппарата, чтобы первым увидеть Пеструшку. Собака сразу бросилась к нему, виляя хвостом.
Собака лизала его руки в знак своей покорности, в знак вечного отказа от жизни свободной странницы, в знак примирения со всем, что есть и будет.
Наконец, учёный заглянул в её глаза. Это были туманные глаза «существа с помутившимся разумом и покорным любящим сердцем».
Источник
Василий Гроссман — Собака: Рассказ
Ее детство было бесприютным и голодным, но детство самая счастливая пора жизни.
Особенно хороша была первая весна, майские дни за городом. Запах земли и молодой травы наполнял душу счастьем. Ощущение радости было пронзительным, прямо-таки невыносимым, ей иногда даже есть не хотелось от счастья. В голове и глазах весь день стоял зеленый теплый туман. Она припадала на передние лапы перед цветком одуванчика и отрывисто лаяла сердитым и счастливым детским голосом, приглашая цветок участвовать в беготне, сердясь, насмехаясь, удивляясь неподвижности его зеленой толстой ножки.
Потом, вдруг, она исступленно начинала рыть яму, и комья земли вылетали у нее из-под животика, ее пегие, черно-розовые ладошки и пальчики становились горячими, их обжигала каменистая земля. Мордочка ее при этом делалась озабоченной, словно она рыла себе убежище для спасения жизни, а не играла в игру.
Она была упитанной, с розовым пузом, с толстыми лапами, хотя ела она и в эту добрую пору мало. Казалось, она толстела от счастья, от радости быть живой.
А потом уж не стало легких детских дней. Мир наполнился октябрем и ноябрем, враждой и равнодушием, ледяным дождем, смешанным со снегом, грязью, осклизлыми, отвратительными объедками, они и голодной собаке казались тошными.
Но случалось и в ее бездомной жизни хорошее — жалостливый человеческий взгляд, ночевка возле горячей трубы, сахарная кость. Была в ее собачьей жизни и страсть, и собачья любовь, был свет материнства.
Она была безродной дворнягой, маленькой, кривоногой. Но она успешно преодолевала вражью силу, потому что любила жизнь и была очень умна. Лобастая дворняжка знала, откуда крадется беда, она знала, что смерть не шумит, не замахивается, не швыряет камней, не топает сапогами, а протягивает кусок хлеба и приближается вкрадчиво улыбаясь, держа за спиной мешковую сетку.
Она знала убойную силу грузовых и легковых машин, они точно знала различие их скоростей, умела терпеливо пережидать транспортный поток и стремительно пробегать мимо остановленных светофором автомобилей. Она знала всесокрушающую прямолинейную мощь электричек и их детскую беспомощность,неспособность подшибить мышь в полуметре от рельсового пути. Она различала рев, посвист, гул винтовых и реактивных самолетов, тарахтенье вертолетов. Она знала запах газовых труб, умела распознавать тепло, идущее от скрытых в земле труб теплоцентралей. Она знала ритм работы автотранспорта, обслуживающего мусоропроводы, она знала способы проникать в мусорные контейнеры и урны, мгновенно отличала целлофановую обертку мясных полуфабрикатов, вощеную обертку трески, пломбира, морского окуня.
Черный электрокабель, вылезший из-под земли, внушал ей больше ужаса, чем гадюка, — однажды она коснулась мокрой лапой кабеля с нарушенной изоляцией. Вероятно, объем технического опыта у этой собаки был больше, чем у бывалых, умных людей, живших за два-три века до нее.
Она была умна, мало того, она была образованна. Не накопи она опыта, соответствующего технике середины XX века, она бы погибла. Ведь случайно забредшие в город сельские собаки погибали сразу, прожив на городских улицах считанные часы.
Но для ее борьбы мало было технического опыта и знаний, необходимо было понимание сути жизни, нужна была жизненная мудрость.
Безыменная, лобастая дворняга знала, что в вечной перемене, в бродяжничестве основа ее существования.
Иногда сердобольный человек проявлял жалость к четвероногой страннице, подкармливал ее, устраивал ей ночлег на черной лестнице. Измена бродяжеству сулила погибель. Становясь оседлой, бродяжка связывалась с одним добрым человеческим сердцем и со ста злыми. А вскоре появлялась смерть с вкрадчивыми движениями, в одной руке она держала кусок хлеба, в другой мешковую сетку. Сто злых сердец сильней одного доброго.
Люди считали, что собака-странница не способна на привязанность, что бродяжничество развратило ее.
Люди ошибались. Тяжелая жизнь не ожесточила бродячую собаку, но добро, жившее в ней, никому не было нужно.
2
Ее поймали ночью, когда она спала. Ее не умертвили, а отправили в институт. Ее выкупали в теплом, вонючем растворе, и блохи перестали ее мучить. Несколько дней она прожила в подвале, в клетке. Кормили ее хорошо, но ей не хотелось есть. Ее неотступно томило предчувствие смерти, она страдала без свободы. Только здесь, в клетке с мягкой подстилкой и вкусной едой в опрятной мисочке, она оценила счастье вольной жизни.
Ее раздражал глупый лай соседей. Ее долго осматривали люди в белых халатах, один из них, светлоглазый, худой, щелкнул ее по носу и потрепал по голове; вскоре ее перевели в тихое помещение.
Ей предстояло знакомство с наивысшим разделом техники двадцатого столетия, ее начали готовить к великому делу.
Она получила имя Пеструшки.
Вероятно, даже больным императорам и премьер-министрам не делали столько анализов. Светлоглазый, худой Алексей Георгиевич узнал все, что можно знать о сердце, легких, печени, газообмене, составе крови Пеструшки, об ее нервных реакциях и об ее желудочном соке.
Она понимала, что не уборщицы и лаборанты, не генералы в орденах хозяева ее жизни, смерти, свободы, ее последних мук.
Она понимала это, и сердце ее обратило свою нерастраченную любовь к Алексею Георгиевичу, и весь ужас ее прошлого и настоящего не мог ожесточить ее против него.
Она понимала, что уколы, пункции, головокружительные и тошнотные путешествия в центрифугах и виброкамерах, томящее ощущение невесомости, вдруг вливающееся в сознание, в передние лапы, в хвост, в грудь, в задние лапы, — все это шло от Алексея Георгиевича, хозяина.
Но практический разум ее оказался бессилен. Она ждала его, обретенного ею хозяина, томилась, когда его нет, радовалась его шагам, а когда он вечером уходил, ее карие глаза, казалось, увлажнялись слезами.
Обычно после утренней, особо тяжелой тренировки Алексей Георгиевич заходил в виварий — Пеструшка, высунув язык, тяжело дышала, положив лобастую голову на лапы, смотрела на него кротким взором.
Каким-то странным, непонятным образом этот, ставший хозяином ее жизни и судьбы, человек связывался у нее с ощущением весеннего зеленоватого тумана, с чувством моли.
Она смотрела на человека, обрекшего ее клетке и страданиям, и в сердце ее возникала надежда.
Алексей Георгиевич не сразу заметил, что Пеструшка вызывает у него жалостливое, сердобольное чувство, а не только обычный деловой, многоплановый интерес.
Как-то, глядя на подопытную собаку, он подумал, что обыденная для тысяч и тысяч птичниц, свинарей привязанность к животным, которых они готовят к смертной, казни, — нелепа, безумна. И столь же безумны, нелепы были эти добрые собачьи глаза, этот влажный нос, доверчиво тычящийся в руку убийцы.
Шли дни, приближалось исполнение дела, к которому готовили Пеструшку. Она проходила испытания в просторной кабине — контейнере; сверхдальнее путешествие четвероногого предшествовало длительному и дальнему полету человека.
Алексей Георгиевич пользовался дружной нелюбовью своих подчиненных. Некоторые научные сотрудники сильно побаивались его — он был вспыльчив, случалось, принимал в отношении работников лаборатории жестокие дисциплинарные меры. Старшее начальство не любило его за склонность к тяжбам и злопамятность.
Дома он тоже не был легким человеком — у него часто болела голова, и тогда малейший шум раздражал его. Из-за недостатка кислот он страдал изжогой, и ему казалось, что кормят его не так, как нужно, что жена невнимательна к нему и тайно от него помогает своим многочисленным родственникам.
И с друзьями у него были не легкие отношения — он части вспыхивал, подозревал друзей в равнодушии, завистливости. Поссорившись с другом, он страдал, потом начинал мириться, мучительно выяснял запутавшиеся отношения.
Но и к самому себе Алексей Георгиевич относился без обожания и восторга. Иногда он кисло бормотал: «Ох, и надоел же я всем, и прежде всего самому себе».
Кривоногая дворняга не участвовала в служебных интригах, не пренебрегала его здоровьем, не проявляла зависти.
Она, подобно Христу, платила ему добром за зло, любовью за страдания, что он приносил ей.
Он просматривал электрокардиограммы, данные о кровяном давлении и рефлексах, а на него преданно глядели карие собачьи глаза. Однажды он вслух стал объяснять ей, что подобные тренировки проходят и люди, им тоже нелегко; риск, предстоящий ей, конечно, больше того риска, с которым столкнется человек, но ведь ее положение несравнимо с положением собаки Лайки, чья гибель была предрешена.
А однажды он сказал Пеструшке, что она первая за все время существования жизни на земном шаре увидит истинную космическую глубину. Ей выпала дивная судьба! Вторгнуться в мировое пространство, стать первым посланником свободного разума во Вселенной.
Ему казалось, что собака понимает его.
Она была необычайно умна, по-своему, по-собачьи, конечно. Лаборанты и служители шутили: «Наша Пеструшка сдала техминимум». Она легко существовала среди научной аппаратуры, казалось, понимала принципы приборов и потому так поворотливо ориентировалась в мире клемм, зажимов, экранов, электронных ламп, автоматических кормушек.
Алексей Георгиевич как никто умел высосать, выжать совокупную картину жизнедеятельности организма, летящего за тысячи километров от земных лабораторий в пустом пространстве.
Он был одним из основателей новой науки — космической биологии. Но на этот раз его не увлекала сложность задачи. С кривоногой Пеструшкой все получалось не по-обычному.
Он всматривался в глаза собаки. Эти добрые собачьи глаза, а не глаза Нильса Бора первыми увидят мировое пространство, не ограниченное земным горизонтом. Пространство, в котором нет ветра, одна лишь сила тяготения, пространство, в котором нет облаков, ласточек, дождя, пространство фотонов и электромагнитных волн.
И Алексею Георгиевичу казалось, что глаза Пеструшки перескажут ему, что видели. Он прочтет, он поймет самую тайную из кардиограмм, сокровенную кардиограмму мироздания.
Казалось, собака инстинктом ощущала, что человек приобщил ее к самому большому, что происходило на земле за все времена истории, предоставил ей великое первенство.
Начальники и подчиненные Алексея Георгиевича, его домашние и друзья замечали в нем странные изменения — никогда он не был таким уступчивым, мягким, грустным.
Новый опыт будет особым. Различие его от предыдущих не только в том, что космический снаряд пренебрежет круговой орбитой, врежется в пространство, уйдет от земли на сотню тысяч километров.
Главным в новом опыте будет то, что животное вторгнется в космос своей психикой. Нет! Обратное! Космос вторгнется в психику живого существа. Тут дело уже не в перегрузке, не в вибрациях, не в ощущении невесомости.
Вот перед этими глазами земная прямизна начнет искривляться, глаза животного подтвердят прозрение Коперника. Шар! Геоид! И дальше, дальше… Омоложенное солнце, сбросив два миллиарда лет, встанет из черного простора перед глазами криволапой сучки. В оранжевом, сиреневом, фиолетовом пламени уйдет земной горизонт. Дивный шар в снегах и горячих песках, полный чудной, беспокойной жизни уплывет не только из-под ног, ускользнет из жизненного ощущения животного. И тогда звезды обретут телесность, обрастут термоядерным мясом, горящим и светящимся веществом.
В психику живого существа вторгнется царство, не прикрытое земным теплом, мягкостью кучевых облаков, влажной силой флогистона. Впервые живые глаза увидят безвоздушную бездну, пространство Канта, пространство Эйнштейна, пространство философов, астрономов и математиков не в умозрении, не в формуле, а таким, какое оно есть, без гор и деревьев, высотных зданий и деревенских изб.
Окружавшие Алексея Георгиевича люди не понимали того, что происходит с ним.
Ему казалось, что он открывает новое познание, выше того, что рождается в дифференциальных уравнениях и показаниях приборов. Новое познание шло от души к душе, от живых глаз к живым глазам. И все то, что волновало его, сердило, вызывало его подозрения и злобу, перестало значить.
Ему казалось: новое качество готовилось войти в жизнь земных существ, обогатить и возвысить ее, и в этом новом было прощение и оправдание Алексея Георгиевича.
3
И вот полет совершился.
Животное ушло в прорубь пространства. Иллюминаторы и экраны были устроены так, что животное, куда бы ни поворачивалась его голова, видело одно лишь пространство, теряло ощущение земной привычности. Вселенная вторгалась в мозг собаки, сучки.
Алексей Георгиевич был убежден, что связь его с Пеструшкой не порывается, он ощущал ее и когда корабль был отдален от земли на сто тысяч километров. И дело тут не в телеметрии и не в радиоавтоматике, регистрировавших бешеное ускорение пульса Пеструшки, прыжки ее кровяного давления.
Лаборант Апресьян утром доложил Алексею Георгиевичу:
— Она выла, долго выла, — и добавил негромко: — Жутко, во Вселенной воет одинокая собака.
Приборы сработали с идеальной, прямо-таки фантастической точностью. Ушедшая в пространство песчинка нашла путь к земле-песчинке, породившей ее. Тормозные устройства сработали безотказно, контейнер приземлился на заданной точке земной поверхности.
Лаборант Апресьян, улыбаясь, сказал Алексею Георгиевичу:
— Удары неких космических частиц перестроят Пеструшкины гены, и щенки у нее пойдут с выдающимися способностями в области высшей алгебры и симфонической музыки. Кобельки, внуки нашей Пеструшки, будут создавать сонаты не хуже бетховенских, конструировать кибернетические машины — новых Фаустов.
Алексей Георгиевич ничего не сказал шутнику Апресьяну.
Алексей Георгиевич сам поехал к месту приземления космического контейнера. Он должен был первым увидеть Пеструшку. Его заместители и помощники на этот раз не могли заменить его.
Они встретились так, как хотел того Алексей Георгиевич.
Она бросилась к нему, робко повиливая кончиком опущенного хвоста.
Он долго не мог увидеть глаз, вобравших в себя мироздание. Собака лизала его руки в знак своей покорности, в знак вечного отказа от жизни свободной странницы, в знак примирения со всем, что есть и будет.
Наконец, он увидел ее глаза — туманные, непроницаемые глаза убогого существа с помутившимся разумом и покорным любящим сердцем.
Источник
В. Гроссман, «Жизнь и судьба»: краткое содержание и анализ образов героев
Василий Семенович Гроссман – писатель, самое талантливое и правдивое произведение которого увидело свет только в период оттепели. Военным корреспондентом он прошел всю Великую Отечественную войну и был свидетелем Сталинградских боев. Именно эти события отразил в своем творчестве Гроссман. «Жизнь и судьба» (краткое содержание его и станет нашей темой) – роман, ставший кульминацией изображения советской действительности.
О романе
С 1950 по 1959 год писал этот роман-эпопею Василий Семенович Гроссман. «Жизнь и судьба» (краткое содержание произведения представим ниже) завершает дилогию, которая начиналась произведением «За правое дело», оконченным в 1952 году. И если первая часть абсолютно вписывалась в каноны соцреализма, то вторая приобрела иную тональность – зазвучала в ней ясно и отчетливо критика сталинизма.
Публикация
В СССР опубликован роман был в 1988 году. Связано это было с тем, что совершенно не соответствовало линии партии творение, которое сочинил Гроссман. «Жизнь и судьба» (отзывы роман первоначально получил не просто страшные, а ужасные) был признан «антисоветским». После все экземпляры были конфискованы КГБ.
После того как рукопись была изъята, Гроссман обратился в письме к Никите Сергеевичу Хрущеву с просьбой объяснить, что ждет его книгу. Вместо ответа писателя пригласили в ЦК, где объявили, что книгу печатать не будут.
Только у Семена Липкина (советский поэт) сохранилась единственная копия произведения, которая была вывезена заграницу в 70-е годы и там, в Швейцарии, опубликована в 1980-м.
Гроссман, «Жизнь и судьба»: краткое содержание
Старик Михаил Мостовский, коммунист, захвачен в плен рядом со Сталинградом. Он попадает в концлагерь Западной Германии. Оказавшись среди соотечественников, мужчина не ощущает поддержки: ненавидит его меньшевик Чернецов, возникает спор с Иконниковым-толстовцем, слишком сильно давит на окружающих майор Ершов.
В Сталинград прибывает Крымов. Он – политработник и должен рассудить спор комиссара и командира стрелкового полка. По прибытии выясняется, что оба спорщика погибли, а ночью Крымов сам вынужден участвовать в бою.
Действие переносится в Казань. Здесь в эвакуации находится ученый Виктор Штрум со своей семьей. Его жена Людмила беспокоится о сыне от первого брака – о Толе, который сейчас на войне. Ее огорчает также и тяжелый характер дочери – Нади. Мать Штрума, еврейка, оказалась в гетто, где выжить практически невозможно.
Через некоторое время приходит письмо от матери ученого, Анны Семеновны. В нем она ужасается перемене людей, которых так давно знала: многие перестали с ней общаться, спокойно выгнали из комнаты. А на следующий день должна была состояться акция уничтожения евреев, и она в письме прощается с сыном.
Совсем не прекрасную и героическую действительность изображает Гроссман. «Жизнь и судьба» (краткое содержание, по частям разобранное, в особенности) передает всю жестокость и ужас военных лет, и не только исходящие со стороны немцев.
Людмила узнает о том, что Толя был ранен и находится в госпитале. Она срочно едет туда, но опаздывает – юноша умирает.
Комиссаром танкового корпуса назначается бывший секретарь обкома Гетманов, который всю жизнь прожил в лести, доносах, фальши. Эти принципы он теперь старательно переносит в свою фронтовую деятельность. С ним служит командир корпуса Новиков, который всячески старается снизить количество жертв. Так, он откладывает атаку на восемь минут, о чем тут же доносит Гетманов.
Новиков влюбляется в Евгению Шапошникову, бывшую жену Крымова. Девушка отвечает ему взаимностью, но предупреждает, что уйдет, если мужа посадят.
Попадает в немецкий плен Софья Осиповна Левинтон, военный хирург. Вместе с другими евреями ее грузят в товарный вагон и отправляют в концлагерь. По дороге она видит, как мало человеку надо, чтобы превратиться в безымянный скот. Здесь же она знакомится с мальчиком Давидом. Женщина до последнего утешает ребенка, но спасения нет – впереди их ждет гибель в газовых камерах.
Сталинград — Москва
Множество сложных и трагических судеб изобразил Василий Гроссман. «Жизнь и судьба» (краткое содержание произведения дает возможность лишний раз убедиться в этом) – роман, в котором нет жизнерадостности соцреализма и обязательного счастливого финала. Поэтому, характеризуя жанр этого произведения, необходимо убрать часть «соц», оставив только слово реализм.
Крымов получает приказ отправляться в Сталинград. Там он должен навести порядок в стане союзников, глава которого, Греков, ведет с бойцами антисталинские разговоры. В случае необходимости Крымов может и устранить от командования Грекова.
Крымов поглощен одной идей – уличить командира в антисоветчине. В итоге он идет писать донос. Но не успевает – Греков со своими бойцами гибнет. Однако бумага успевает сделать свое черное дело: командиру не присваивают посмертного звания Героя Советского Союза.
Повествование возвращается к описанию концлагеря, где пребывает Мостовский. Здесь пытаются создать подпольную организацию, но между заключенными нет единства, многие не доверяют друг другу. Так, комиссар Осипов подозревает в нечестных помыслах Ершова, выходца из раскулаченной семьи, боится, что тот может получить большую власть в группировке. Против Ершова выступает и Котиков, сторонник сталинских методов. В итоге принимается решение подложить карточку Ершова в тот ящик, где лежали данные выбранных для отправки в Бухенвальд. Мостовскому не нравится эта затея, но он соглашается с большинством. В то же время неизвестный рассказывает об организации немцам, которые тут же уничтожают всех ее участников.
Штрум возвращается в Москву вместе с институтом, где работает. Заканчивает и публикует работу по ядерной физике, которая тут же вызывает интерес и высокие оценки. В итоге ее выдвигают на Сталинскую премию. Между тем отношение к евреям в институте ухудшается. Попытки Штурма вступиться за них приводят к тому, что и его положение оказывается весьма шатким.
Временами Штрум видится с Марией Соколовой. Постепенно он понимает, что любит женщину, и она отвечает ему взаимностью. Но Мария Ивановна замужем, и супруг вскоре узнает о ее чувствах. Соколов берет с жены обещание более не встречаться со Штрумом. В это же время на физика начинаются гонения.
Арест
Перед самым Сталинградским наступлением Крымова арестовывают и отправляют в Москву. Он оказывается на Лубянке, где с помощью пыток пытаются добиться от него признания в том, что во время битвы за Сталинград он предал Родину. Крымов долго не может прийти в себя после таких обвинений.
Остро ставит проблему еврейского вопроса Гроссман. «Жизнь и судьба» (краткое содержание по главам) – лишнее подтверждение этому. Очень реалистично и красочно описывается травля Штрума. В институтской газете публикуется разгромная статья, физика уговаривают выступить на ученом совете и признать свои ошибки. Штрум отказывается и не приходит на заседание. Семья оказывает ему поддержку и, понимая политическую обстановку в стране, готовится к аресту. В тот же день звонит Штруму Марья Ивановна, она гордится им и сильно тоскует.
Физика увольняют с работы, но не арестовывают. С ним прекращают всякие отношения былые друзья и знакомые. Он и его семья – в изоляции.
Но работой Штрума заинтересовывается Сталин. Ученого тут же восстанавливают в должности и отдают ему лабораторию в личное пользование.
Крымов лежит после пыток в кабинете на Лубянке, слышит разговоры о взятии Сталинграда. Ему видится Греков, идущий к нему навстречу. Продолжается допрос, но Крымов отказывается подписать признание. Его отводят в камеру, где он находит передачу от вернувшейся к нему жены Евгении.
Окончилась зима, в весеннем лесу слышны плач об ушедших и радость новой жизни.
Тема и идея
Много философских проблем охватил в своем произведении Гроссман. «Жизнь и судьба» — сочинение, где были подняты вопросы насилия и свободы, военной и мирной жизни. Война – не просто противостояние армий двух государств, а борьба разных миров, различных жизненных взглядов. Она обнажила самые острые проблемы современности писателя, выявила главные противоречия советской эпохи.
Красной нитью пронизывают произведение темы судьбы и жизни. При этом судьба воспринимается как необходимость, несвобода, давление властей, а жизнь – как свобода, индивидуальность, следование за своими душевными порывами.
Основной конфликт
Изучив краткое содержание романа Гроссмана «Жизнь и судьба», читатель понимает, что главный конфликт произведения – конфликт насилия и свободы, государства и человека. Особенно ярко эти противоречия проявляются в размышлениях героев о последствиях сталинских репрессий, коллективизации, судьбах «спецпереселенцев».
Автор реалистично изображает народные страдания под гнетом фашистов и советской власти, находя много общего: люди гибнут, нравственно деградируют, стойкие сдаются, храбрые трусят, добрые озлобляются. Страх, от кого бы он ни исходил, одинаково пагубно влияет на народ. Неслучайно возникают в тексте постоянные сравнения Сталина и Гитлера. У двух вождей был один метод воздействия – террор.
Финал романа остается открытым, без ответа остается вопрос о том, что победит в человеке – свобода или рабская сущность.
Крымов
Множество персонажей поместил в свой роман Гроссман («Жизнь и судьба», напомним, сегодня нами обсуждается). Но основных немного, среди них комиссар и большевик Крымов. Он верой и правдой всю жизнь служил делу революции. В его понимании «благо» — это то, что приносит государству пользу. Долг перед Советским Союзом для него превыше всего. Даже в военное время, когда вокруг гибнут люди и нужно думать о спасении себя и Родины, он приезжает в Сталинград, чтобы проследить за Грековым, который, по слухам, ругает сталинский режим.
Оказавшись в застенках Лубянки, Крымов по-новому смотрит на прожитую жизнь, осознает свои ошибки. Его терзают угрызения совести за донос на Грекова.
Штрум
В связи с этим героем поднимает проблему отношения к евреям в годы войны Гроссман. «Жизнь и судьба», краткое содержание, анализ произведения и жизненный путь самого автора помогают понять, насколько близка была эта тема писателю. Штрум – выдающийся физик, чье открытие может помочь государству укрепить свою власть, но при этом он едва не попадает в сталинский лагерь из-за своего происхождения.
Образ интересен тем, что Гроссман дает герою право выбора: предать себя, не подписав верноподданническую бумагу, или остаться верным собственным убеждениям, но вновь подвергнуть свою жизнь опасности. Штрум поступает малодушно, и этот поступок стоит ему немалых мук совести.
Гетманов
Продолжаем разбирать образы героев романа, который написал Гроссман («Жизнь и судьба»). На фоне двух предыдущих героев выделяется Гетманов. Он не стоит перед выбором, он давно решил, что главное – поступать целесообразно. На первый взгляд, это очень обаятельный и умный персонаж. Он совершенно искренен в своих заблуждениях и не подозревает, что у него есть «второе дно». Показателен момент, когда он, беспокоясь о колхозных рабочих, занижал им зарплату.
Вывод
Очень редкое и интересное описание сталинского времени представил читателю Гроссман. «Жизнь и судьба», краткое содержание которого мы рассмотрели, — роман, направленный на борьбу с тоталитаризмом. И не важно, воплощен ли он в нацистском или советском режиме.
Источник
Собака
I
Ее детство было бесприютным и голодным, но детство самая счастливая пора жизни.
Особенно хороша была первая весна, майские дни за городом. Запах земли и молодой травы наполнял душу счастьем. Ощущение радости было пронзительным, прямо-таки невыносимым, ей иногда даже есть не хотелось от счастья. В голове и глазах весь день стоял зеленый теплый туман. Она припадала на передние лапы перед цветком одуванчика и отрывисто лаяла сердитым и счастливым детским голосом, приглашая цветок участвовать в беготне, сердясь, насмехаясь, удивляясь неподвижности его зеленой толстой ножки.
Потом, вдруг, она исступленно начинала рыть яму, и комья земли вылетали у нее из-под животика, ее пегие, черно-розовые ладошки и пальчики становились горячими, их обжигала каменистая земля. Мордочка ее при этом делалась озабоченной, словно она рыла себе убежище для спасения жизни, а не играла в игру.
Она была упитанной, с розовым пузом, с толстыми лапами, хотя ела она и в эту добрую пору мало. Казалось, она толстела от счастья, от радости быть живой.
А потом уж не стало легких детских дней. Мир наполнился октябрем и ноябрем, враждой и равнодушием, ледяным дождем, смешанным со снегом, грязью, осклизлыми, отвратительными объедками, они и голодной собаке казались тошными.
Но случалось и в ее бездомной жизни хорошее — жалостливый человеческий взгляд, ночевка возле горячей трубы, сахарная кость. Была в ее собачьей жизни и страсть, и собачья любовь, был свет материнства.
Она была безродной дворнягой, маленькой, кривоногой. Но она успешно преодолевала вражью силу, потому что любила жизнь и была очень умна. Лобастая дворняжка знала, откуда крадется беда, она знала, что смерть не шумит, не замахивается, не швыряет камней, не топает сапогами, а протягивает кусок хлеба и приближается вкрадчиво улыбаясь, держа за спиной мешковую сетку.
Она знала убойную силу грузовых и легковых машин, они точно знала различие их скоростей, умела терпеливо пережидать транспортный поток и стремительно пробегать мимо остановленных светофором автомобилей. Она знала всесокрушающую прямолинейную мощь электричек и их детскую беспомощность, неспособность подшибить мышь в полуметре от рельсового пути. Она различала рев, посвист, гул винтовых и реактивных самолетов, тарахтенье вертолетов. Она знала запах газовых труб, умела распознавать тепло, идущее от скрытых в земле труб теплоцентралей. Она знала ритм работы автотранспорта, обслуживающего мусоропроводы, она знала способы проникать в мусорные контейнеры и урны, мгновенно отличала целлофановую обертку мясных полуфабрикатов, вощеную обертку трески, пломбира, морского окуня.
Черный электрокабель, вылезший из-под земли, внушал ей больше ужаса, чем гадюка, — однажды она коснулась мокрой лапой кабеля с нарушенной изоляцией.
Вероятно, объем технического опыта у этой собаки был больше, чем у бывалых, умных людей, живших за два-три века до нее.
Она была умна, мало того, она была образованна. Не накопи она опыта, соответствующего технике середины XX века, она бы погибла. Ведь случайно забредшие в город сельские собаки погибали сразу, прожив на городских улицах считанные часы.
Но для ее борьбы мало было технического опыта и знаний, необходимо было понимание сути жизни, нужна была жизненная мудрость.
Безыменная, лобастая дворняга знала, что в вечной перемене, в бродяжничестве основа ее существования.
Иногда сердобольный человек проявлял жалость к четвероногой страннице, подкармливал ее, устраивал ей ночлег на черной лестнице. Измена бродяжеству сулила погибель. Становясь оседлой, бродяжка связывалась с одним добрым человеческим сердцем и со ста злыми. А вскоре появлялась смерть с вкрадчивыми движениями, в одной руке она держала кусок хлеба, в другой мешковую сетку. Сто злых сердец сильней одного доброго.
Люди считали, что собака-странница не способна на привязанность, что бродяжничество развратило ее.
Люди ошибались. Тяжелая жизнь не ожесточила бродячую собаку, но добро, жившее в ней, никому не было нужно.
II
Ее поймали ночью, когда она спала. Ее не умертвили, а отправили в институт. Ее выкупали в теплом, вонючем растворе, и блохи перестали ее мучить. Несколько дней она прожила в подвале, в клетке. Кормили ее хорошо, но ей не хотелось есть. Ее неотступно томило предчувствие смерти, она страдала без свободы. Только здесь, в клетке с мягкой подстилкой и вкусной едой в опрятной мисочке, она оценила счастье вольной жизни.
Ее раздражал глупый лай соседей. Ее долго осматривали люди в белых халатах, один из них, светлоглазый, худой, щелкнул ее по носу и потрепал по голове; вскоре ее перевели в тихое помещение.
Ей предстояло знакомство с наивысшим разделом техники двадцатого столетия, ее начали готовить к великому делу.
Она получила имя Пеструшки.
Вероятно, даже больным императорам и премьер-министрам не делали столько анализов. Светлоглазый, худой Алексей Георгиевич узнал все, что можно знать о сердце, легких, печени, газообмене, составе крови Пеструшки, об ее нервных реакциях и об ее желудочном соке.
Она понимала, что не уборщицы и лаборанты, не генералы в орденах хозяева ее жизни, смерти, свободы, ее последних мук.
Она понимала это, и сердце ее обратило свою нерастраченную любовь к Алексею Георгиевичу, и весь ужас ее прошлого и настоящего не мог ожесточить ее против него.
Она понимала, что уколы, пункции, головокружительные и тошнотные путешествия в центрифугах и виброкамерах, томящее ощущение невесомости, вдруг вливающееся в сознание, в передние лапы, в хвост, в грудь, в задние лапы, — все это шло от Алексея Георгиевича, хозяина.
Но практический разум ее оказался бессилен. Она ждала его, обретенного ею хозяина, томилась, когда его нет, радовалась его шагам, а когда он вечером уходил, ее карие глаза, казалось, увлажнялись слезами.
Обычно после утренней, особо тяжелой тренировки Алексей Георгиевич заходил в виварий — Пеструшка, высунув язык, тяжело дышала, положив лобастую голову на лапы, смотрела на него кротким взором.
Каким-то странным, непонятным образом этот, ставший хозяином ее жизни и судьбы, человек связывался у нее с ощущением весеннего зеленоватого тумана, с чувством моли.
Она смотрела на человека, обрекшего ее клетке и страданиям, и в сердце ее возникала надежда.
Алексей Георгиевич не сразу заметил, что Пеструшка вызывает у него жалостливое, сердобольное чувство, а не только обычный деловой, многоплановый интерес.
Как-то, глядя на подопытную собаку, он подумал, что обыденная для тысяч и тысяч птичниц, свинарей привязанность к животным, которых они готовят к смертной, казни, — нелепа, безумна. И столь же безумны, нелепы были эти добрые собачьи глаза, этот влажный нос, доверчиво тычящийся в руку убийцы.
Шли дни, приближалось исполнение дела, к которому готовили Пеструшку. Она проходила испытания в просторной кабине — контейнере; сверхдальнее путешествие четвероногого предшествовало длительному и дальнему полету человека.
Алексей Георгиевич пользовался дружной нелюбовью своих подчиненных. Некоторые научные сотрудники сильно побаивались его — он был вспыльчив, случалось, принимал в отношении работников лаборатории жестокие дисциплинарные меры. Старшее начальство не любило его за склонность к тяжбам и злопамятность.
Дома он тоже не был легким человеком — у него часто болела голова, и тогда малейший шум раздражал его. Из-за недостатка кислот он страдал изжогой, и ему казалось, что кормят его не так, как нужно, что жена невнимательна к нему и тайно от него помогает своим многочисленным родственникам.
И с друзьями у него были не легкие отношения — он части вспыхивал, подозревал друзей в равнодушии, завистливости. Поссорившись с другом, он страдал, потом начинал мириться, мучительно выяснял запутавшиеся отношения.
Но и к самому себе Алексей Георгиевич относился без обожания и восторга. Иногда он кисло бормотал: «Ох, и надоел же я всем, и прежде всего самому себе».
Кривоногая дворняга не участвовала в служебных интригах, не пренебрегала его здоровьем, не проявляла зависти.
Она, подобно Христу, платила ему добром за зло, любовью за страдания, что он приносил ей.
Он просматривал электрокардиограммы, данные о кровяном давлении и рефлексах, а на него преданно глядели карие собачьи глаза. Однажды он вслух стал объяснять ей, что подобные тренировки проходят и люди, им тоже нелегко; риск, предстоящий ей, конечно, больше того риска, с которым столкнется человек, но ведь ее положение несравнимо с положением собаки Лайки, чья гибель была предрешена.
А однажды он сказал Пеструшке, что она первая за все время существования жизни на земном шаре увидит истинную космическую глубину. Ей выпала дивная судьба! Вторгнуться в мировое пространство, стать первым посланником свободного разума во Вселенной.
Ему казалось, что собака понимает его.
Она была необычайно умна, по-своему, по-собачьи, конечно. Лаборанты и служители шутили: «Наша Пеструшка сдала техминимум». Она легко существовала среди научной аппаратуры, казалось, понимала принципы приборов и потому так поворотливо ориентировалась в мире клемм, зажимов, экранов, электронных ламп, автоматических кормушек.
Алексей Георгиевич как никто умел высосать, выжать совокупную картину жизнедеятельности организма, летящего за тысячи километров от земных лабораторий в пустом пространстве.
Он был одним из основателей новой науки — космической биологии. Но на этот раз его не увлекала сложность задачи. С кривоногой Пеструшкой все получалось не по-обычному.
Он всматривался в глаза собаки. Эти добрые собачьи глаза, а не глаза Нильса Бора первыми увидят мировое пространство, не ограниченное земным горизонтом. Пространство, в котором нет ветра, одна лишь сила тяготения, пространство, в котором нет облаков, ласточек, дождя, пространство фотонов и электромагнитных волн.
И Алексею Георгиевичу казалось, что глаза Пеструшки перескажут ему, что видели. Он прочтет, он поймет самую тайную из кардиограмм, сокровенную кардиограмму мироздания. Казалось, собака инстинктом ощущала, что человек приобщил ее к самому большому, что происходило на земле за все времена истории, предоставил ей великое первенство.
Начальники и подчиненные Алексея Георгиевича, его домашние и друзья замечали в нем странные изменения — никогда он не был таким уступчивым, мягким, грустным.
Новый опыт будет особым. Различие его от предыдущих не только в том, что космический снаряд пренебрежет круговой орбитой, врежется в пространство, уйдет от земли на сотню тысяч километров.
Главным в новом опыте будет то, что животное вторгнется в космос своей психикой. Нет! Обратное! Космос вторгнется в психику живого существа. Тут дело уже не в перегрузке, не в вибрациях, не в ощущении невесомости.
Вот перед этими глазами земная прямизна начнет искривляться, глаза животного подтвердят прозрение Коперника. Шар! Геоид! И дальше, дальше… Омоложенное солнце, сбросив два миллиарда лет, встанет из черного простора перед глазами криволапой сучки. В оранжевом, сиреневом, фиолетовом пламени уйдет земной горизонт. Дивный шар в снегах и горячих песках, полный чудной, беспокойной жизни уплывет не только из-под ног, ускользнет из жизненного ощущения животного. И тогда звезды обретут телесность, обрастут термоядерным мясом, горящим и светящимся веществом.
В психику живого существа вторгнется царство, не прикрытое земным теплом, мягкостью кучевых облаков, влажной силой флогистона. Впервые живые глаза увидят безвоздушную бездну, пространство Канта, пространство Эйнштейна, пространство философов, астрономов и математиков не в умозрении, не в формуле, а таким, какое оно есть, без гор и деревьев, высотных зданий и деревенских изб.
Окружавшие Алексея Георгиевича люди не понимали того, что происходит с ним.
Ему казалось, что он открывает новое познание, выше того, что рождается в дифференциальных уравнениях и показаниях приборов. Новое познание шло от души к душе, от живых глаз к живым глазам.
И все то, что волновало его, сердило, вызывало его подозрения и злобу, перестало значить.
Ему казалось: новое качество готовилось войти в жизнь земных существ, обогатить и возвысить ее, и в этом новом было прощение и оправдание Алексея Георгиевича.
III
И вот полет совершился.
Животное ушло в прорубь пространства. Иллюминаторы и экраны были устроены так, что животное, куда бы ни поворачивалась его голова, видело одно лишь пространство, теряло ощущение земной привычности. Вселенная вторгалась в мозг собаки, сучки.
Алексей Георгиевич был убежден, что связь его с Пеструшкой не порывается, он ощущал ее и когда корабль был отдален от земли на сто тысяч километров. И дело тут не в телеметрии и не в радиоавтоматике, регистрировавших бешеное ускорение пульса Пеструшки, прыжки ее кровяного давления.
Лаборант Апресьян утром доложил Алексею Георгиевичу:
— Она выла, долго выла, — и добавил негромко: — Жутко, во Вселенной воет одинокая собака.
Приборы сработали с идеальной, прямо-таки фантастической точностью. Ушедшая в пространство песчинка нашла путь к земле-песчинке, породившей ее. Тормозные устройства сработали безотказно, контейнер приземлился на заданной точке земной поверхности.
Лаборант Апресьян, улыбаясь, сказал Алексею Георгиевичу:
— Удары неких космических частиц перестроят Пеструшкины гены, и щенки у нее пойдут с выдающимися способностями в области высшей алгебры и симфонической музыки. Кобельки, внуки нашей Пеструшки, будут создавать сонаты не хуже бетховенских, конструировать кибернетические машины — новых Фаустов.
Алексей Георгиевич ничего не сказал шутнику Апресьяну.
Алексей Георгиевич сам поехал к месту приземления космического контейнера. Он должен был первым увидеть Пеструшку. Его заместители и помощники на этот раз не могли заменить его.
Они встретились так, как хотел того Алексей Георгиевич.
Она бросилась к нему, робко повиливая кончиком опущенного хвоста.
Он долго не мог увидеть глаз, вобравших в себя мироздание. Собака лизала его руки в знак своей покорности, в знак вечного отказа от жизни свободной странницы, в знак примирения со всем, что есть и будет.
Наконец, он увидел ее глаза — туманные, непроницаемые глаза убогого существа с помутившимся разумом и покорным любящим сердцем.
Источник